Гайджин - Страница 76

Не галстук, а настоящая удавка, подумал Марвуд. И сказал:

— Все это время его считали мертвым. Какого же черта он решил связаться со мной сейчас?

— Удивительная история, правда? — спросил Каннанг. — То, что у вас, англичан, называется «душераздирающая». Два мальчика, учившиеся когда-то вместе в колледже, стремятся друг к другу сквозь разделившие их годы. Он предлагает вам свою помощь, мистер Марвуд, и, естественно, хочет получить кое-что от вас взамен. За добро необходимо воздавать добром. Хочу только добавить, что наш общий знакомый — чрезвычайно щедрый человек. В частности, он просил передать вам это. Покорнейше прошу вас принять. Это принадлежит вам уже только за то, что вы согласились меня выслушать.

Кореец вручил Марвуду конверт. Дипломат открыл его и неожиданно для себя увидел пачку пятидесятифунтовых банкнот. Целое состояние. Это были деньги, в которых Марвуд чрезвычайно нуждался. Он вскинул взгляд на Каннанга, потом снова посмотрел на конверт.

— Там внутри записка, — сообщил Каннанг.

Марвуд достал очки с толстенными стеклами, нацепил их на кончик носа и извлек из конверта сложенный вдвое листок бумаги. На бумаге не стояло подписи. Одна-единственная фраза, отпечатанная на машинке: «Тайна — это то, что вы отдаете другим, чтобы сохранить ее». — Кто угодно мог отстучать на машинке эти слова, но на самом деле они могли быть напечатаны только одним человеком.

Неожиданно Марвуду пришлось вспомнить о вещах, которые лучше всего было забыть.

Февральским утром 1945 года он в полном одиночестве вел машину по заснеженной дороге, соединявшей Женеву и Нион. В Нионсему удалось приобрести по случаю коллекцию китайских фарфоровых безделушек, лежащих теперь в багажнике его автомобиля. Марвуд был в прекрасном настроении и в ладу со всем миром, с удовольствием предвкушая вкусный обед в «Бо-Риваж» — лучшем отеле Женевы, где омлет готовили из яиц, а не из порошка. Этот проклятый яичный порошок успел уже надоесть ему в Англии, где все еще продукты выдавали по карточкам.

За две мили до Женевы позади машины Марвуда неожиданно возник серый «ситроен», на который Майкл и внимания-то не обратил: мысли его были заняты предстоящим пиршеством — он надеялся, что на вторую перемену, возможно, подадут телячью печенку или, по крайней мере, свиные ножки с капустой, которыми Женева славилась. Однако «ситроен», повисший у Марвуда на хвосте, вывел его из приятных раздумий. Он ударил машину Майкла в задний бампер, а когда тот повернулся, чтобы выяснить, что за чертовщина творится за его спиной, «ситроен» обошел машину Марвуда слева и внезапно свернул, становясь поперек дороги, что вынудило Марвуда вывернуть руль и съехать на обочину. Охваченный паникой Марвуд, как сумасшедший, пытался справиться с вырывавшимся из рук рулем, чтобы не дать своему «опелю» перевернуться. С Божьей помощью ему удалось сохранить управление и даже не врезаться в находившиеся рядом деревья, хотя он и пронесся мимо них на расстоянии какой-нибудь пары дюймов. Наконец его машина зарылась носом в придорожный сугроб и остановилась.

Майкл в бессилии навалился грудью на руль — он был на грани обморока, подобного рода приключения были явно не для него. Секунду спустя его уже вытаскивали из машины двое мужчина в черных кожаных пальто. По шквалу ругательств и проклятий, обрушившихся на него, он догадался, что это немцы. Обыскав его и не найдя оружия, они бросили его на землю и, ухватив за ноги, потащили по глубокому снегу мимо третьего человека, который стоял несколько поодаль, ближе к автомобилю налетчиков. Марвуд сам себе напоминал черепаху, выловленную безжалостными детьми из моря и теперь влекомую ими на берег, туда, где ее можно без помех убить и разделать. Майкла хотели убить — он не сомневался в этом, но не в силах был что-либо предпринять. Все лицо у него было в снегу, а голова несколько раз с силой ударилась о что-то твердое. Марвуд пытался требовать объяснений, но немцы даже не стали его слушать. Они тащили его от дороги, по склону небольшого холма к старинной каменной арке, выстроенной еще во времена Древнего Рима. За аркой начинался разрушенный древний цирк в форме амфитеатра, воздвигнутый в то же самое время. Скрываясь от ветра за выщербленными каменными ступенями цирка, их поджидали два японца, одетые в дубленки. Там находился еще один человек, но его скрывали длинные тени, падавшие от щербатых стен строения. Охваченный ужасом Марвуд видел только его резиновые сапоги и полы подбитого мехом пальто — и ничего больше. Марвуд попытался встать на ноги, но один из японцев ударил его носком ботинка под ребра, и он снова упал.

Марвуду приказали раздеться. Он замешкался, и тогда один из немцев больно ударил его в лицо затянутой в перчатку рукой. Тихо постанывая от боли, Марвуд выполнил то, что от него требовали.

Когда он разделся донага и дрожал от холода и чувства пронзительного стыда и унижения, немцы и японцы расстегнули ремни и принялись избивать Марвуда металлическими пряжками. Он закричал, и его крики эхом отражались от каменных стен, окружавших арену, но человек, стоявший в тени, даже не пошевельнулся.

Человек скомандовал что-то по-немецки, и избиение прекратилось. Затем последовала новая команда, и тогда японцы и немцы расстегнули брюки и помочились на всхлипывающего, окровавленного Марвуда. При этом немцы смеялись. Когда все кончилось, человек, отдававший команды, наконец выступил из укрывавшей его тени. Марвуд, уже призывавший смерть как спасительницу, поднял на него глаза.

— Мы давно не виделись, — сказал человек по-английски. — Прости, что я сразу не поздоровался с тобой.