Гайджин - Страница 32

Де Джонг считал, что это дало возможность барону Канамори стать чем-то вроде неофициального мастера шпионажа. Националист до мозга костей, он свято верил в то, что военные снова должны править Японией, как это уже было раньше, в девятнадцатом веке, перед реставрацией.

Молодой Канамори говорил о якудзе очень неохотно. Он был идеалистом, и для него было довольно трудно принять гангстеров как необходимую составляющую часть политического процесса. Но он считал, что во всем должен поддерживать отца, а это означало — не задавать ему лишних вопросов о предназначении якудзы. Барон же настаивал на том, что якудза играет одну из главных ролей в судьбе Японии. На Японии скрещивались интересы Китая и России в борьбе за влияние на Дальнем Востоке. Великобритания и Америка тоже были потенциальными врагами: они имели колонии на Тихом океане и хотели еще больше. Если Япония не сможет утвердиться в своих правах в этом уголке земного шара, то она, скорее всего, превратится в колонию. Чтобы избежать этого, ей нужна помощь всей нации. Всей.

Де Джонг находил эту концепцию восхитительной Якудза, порочная и пользующаяся дурной славой организация, каким-то образом была вовлечена в национальную политику. Замечательно. Подлецы и мошенники каким-то образом проникали и в правительство Великобритании, но строго на индивидуальной основе, как одиночки, а не как представители тайных обществ. Безусловно, якудза прокладывала себе дорогу силой. Это были люди, которым нечего было терять. Де Джонга восхищала их способность заниматься своим делом без тени стыда или вины за содеянное. Ему хотелось знать, является ли барон Канамори оябуном.

Но в холодной задымленной гостиной вопросы задавал барон Канамори де Джонгу. Первые вопросы он задавал молча, только глазами. На англичанина еще никогда в жизни не смотрели так пристально. Спустя несколько секунд барон попросил своего секретаря Джийчи и сына оставить их одних и сделать так, чтобы его и гайджина никто не беспокоил.

Когда они остались одни, барон взял лицо де Джонга в свои маленькие руки. Они были неестественно горячими. Де Джонг чуть было не отпрянул, но сдержался. Надо было прямо взглянуть на вещи и раз и навсегда решить для себя, кому он принадлежит: Англии или Японии.

Барон медленно прошелся пальцами по лбу, глазам, ушам и рту де Джонга, и тот почувствовал, как его первоначальная нервозность начинает исчезать. Да, в этом маленьком седовласом человеке было что-то не похожее на других, но оно уже не внушало беспокойства. Он наверняка не хотел причинить де Джонгу никакого вреда, и де Джонг вдруг почувствовал полное спокойствие и отрешенность. Барон хотел узнать о нем все, что возможно. Прикасаясь к де Джонгу, он путешествовал по его душе. Он читал книгу его сознания и прикасался к огоньку его жизненной силы.

Барон произнес единственное слово:

— Бушидо.

Де Джонг выдержал его взгляд и ответил, что это означает кодекс воинской чести. Верность своему повелителю, храбрость в битве. Честь превыше жизни.

Барон с шумом выдохнул воздух. Он был удовлетворен.

— Ты прибыл вовремя. Япония нуждается в тебе, гайджин. Мы должны спешить и объяснить тебе то, что ты уже знаешь.

* * *

Барон Канамори, его сын и де Джонг покинули дворец за час до полуночи и поехали к морю, в храм, расположенный в долине в трех милях от дома Канамори. Они должны были провести канун Нового года в молитвах со священниками Шинто и просить благословение для семьи Канамори в наступающем году.

Ночь становилась все холоднее, на небе взошла полная луна. Потом снова повалил снег. Де Джонг никогда в жизни не видел такого роскошного белого снега. Внутри лишенного каких бы то ни было украшений храма все трое зажгли свечи и стали помогать священникам, одетым в темное, продавать талисманы и предсказания будущего длинной очереди собравшихся богомольцев. Богомольцы тоже пришли позвонить в храмовый колокол и помолиться за наступающий Новый год. В морозном воздухе, погруженный в звуки колоколов и деревянных барабанов, де Джонг никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как сегодня. И умиротворенным.

Рассвет. Молящихся в храме стало гораздо меньше. В последний час перед восходом солнца, перед тем, как толпы богомольцев снова вернутся в храм, де Джонг и оба Канамори присоединились к священникам, собравшимся около хибати. Они грели руки над мерцающими углями, ели рисовые лепешки и прихлебывали первое сакэ Нового года. Темнота рассеялась, и через открытые двери храма де Джонг мог видеть, как красиво падал белый снег. Вишневые деревья перед храмом были обернуты рисовой соломой, защищавшей их от холода. Японцы почитали их считали священными, веря, что в них, как и в любом другом живом существе, есть душа. Вишневые деревья в снегу были так красивы, что сердце начинало биться учащенно. Де Джонг уже никогда бы снова не стал полностью англичанином.

Ему не нужно было объяснять и значение того, что он провел эту особенную ночь в храме. Для него Новый год означал новую жизнь.

Он посмотрел вниз, в хибати, на ее успокаивающий, приглушенный свет. Он чувствовал себя очень усталым, измотанным, но он хотел остаться. Остаться в Японии.

Священники начали песнопения, и через несколько минут он вдруг почувствовал, что он понимает значение того, что они поют. Что оно имеет для него смысл. Что было, то будет. Что сделано, то будет сделано. Вчера, сегодня, завтра, всегда.

Де Джонг закрыл глаза, почувствовав, что он засыпает стоя, и снова широко открыл их. Священников не было. Не было и молодого Канамори. Де Джонг и барон остались одни у хибати.