Гайджин - Страница 149

149

— По большому счету, и ты, и твоя мать заманили нас в ловушку.

— Это вы вторглись в жизнь моей матери сорок лет назад. Хотя она вас не приглашала. Поэтому мне наплевать на ваши слова. Де Джонг приезжает сюда, чтобы похитить вашу жену и прикончить вас. Де Джонг жив. И он знает, где живете вы. А теперь подумайте, сколько вам еще осталось жить.

Плечи Кьюби безвольно опустились:

— Ваша мать была великой женщиной. Приношу вам свои соболезнования. На свете не было сильней ее; я не знал женщины лучше. Она лучшая из лучших.

Немец взглянул на жену:

— История повторяется. Те, кто был с нами, собираются опять. Де Джонг, Касуми, даже я, который боялся его сорок лет назад, точно так же, как я боюсь его сейчас.

Кьюби посмотрел на Саймона:

— Что мне делать?

Глава 29

Йокогама

Август 1983

Руперт де Джонг вошел в бутсума — маленький храм с алтарем, находившийся на первом этаже его викторианского дома. Обтянутая рисовой бумагой дверца неслышно задвинулась за ним. Он прошел через всю комнату и остановился в углу, где находился алтарь — бутсудан. Туда он положил веер Касуми, головку куклы и фотографию, которую ему переслал Маноа. На гайджине было белое шелковое кимоно, головная повязка белого шелка и таби. Единственное, что свидетельствовало о его гневе, — были раздувающиеся ноздри.

Причиной его гнева стало дело с исчезнувшими марками, а также необъяснимая гибель Марвуда и Маноа. Телефон де Джонга звонил, не переставая, с тех пор, как китайцы узнали, что лишились пятидесяти миллионов. Этот факт гайджину пришлось признать, когда выяснилось, что банкиры на Каймановых островах вовсе не собираются переводить деньги на счета китайцев. Генерал — командующий войсками Фуджунского военного округа — заявил гайджину, что будет ждать своих денег не дольше трех дней. Никаких оправданий и отказов он выслушивать не намерен. Правительство Китайской Республики прознало о том, что марки на кругленькую сумму уплыли из страны, и потребовало от генерала незамедлительного возврата средств, которые именовались «народными».

В доме гайджина побывали два высокопоставленных чиновника из японского Министерства иностранных дел, которые сообщили, что операция с марками может осложнить отношения Страны восходящего солнца с ее огромным соседом. С одной стороны, лидеры Китайской коммунистической партии смотрели сквозь пальцы, когда крупные бонзы из номенклатуры наживались не совсем честными путями, с другой — они время от времени казнили особо зарвавшихся, когда те попадались с поличным. Все это пышно именовалось «китайским социалистическим путем развития». Таким образом, в случае казни кого-нибудь из китайских партнеров гайджина вина за это пала бы целиком на него. Чтобы избежать последствий, гайджину было необходимо как можно скорее вернуть марки, в противном случае он лишится поддержки японских политиканов и приобретет могущественных врагов в лице китайских партийных бонз. Сама жизнь оябуна оказалась бы поставленной на карту.

Гайджин никому не сказал о своих подозрениях, хотя, признаться, он был совершенно уверен, что марки взял сын миссис Бендор. Только этот молодой лев, появившийся на свет из чрева Алекс Бендор, был в состоянии провернуть подобное дело и отправить на тот свет Марвуда и Маноа и обставить все таким образом, что их смерть в глазах непосвященных выглядела случайной. Да, случайной, но от этого не менее странной. Марвуд умер от слишком большой дозы столь любезного его сердцу героина, а Маноа по причинам, известным теперь только ему и Богу, зажарил себя под ультрафиолетовыми лучами установки для искусственного загара.

Сначала гайджин подумал, что это работа Алана Брюса, решившего таким образом сорвать куш для себя лично. Он попросил Фрэнки поспрашивать его по данному поводу. Фрэнки исполнил просьбу крестного отца, в результате чего мистер Брюс покинул нашу общую юдоль скорбей и печалей. Правда, прежде чем отправиться в последнее в жизни путешествие, мистер Брюс весьма активно отрицал свою причастность к смерти патрона и гавайского детектива. Гавайская, а вслед за ней и мировая пресса неистовствовала. Смерть Марвуда и Маноа проходила как «удивительная тайна, достойная пера Агаты Кристи». До сих пор, правда, упоминаний о причастности якудзы к происшедшему не было. Но де Джонг, прагматик и пессимист по натуре, ждал этого. А самое главное: как, скажите на милость, Саймон Бендор пронюхал о марках?

Де Джонг отвернулся от алтаря и взглянул в сторону зашторенного окна. Когда оно было открыло, из него открывался вид на кладбище, где хоронили иностранцев. Несколько минут назад со стороны кладбища на барабанные перепонки де Джонга обрушилась страшная какофония. Усиленная десятком динамиков кассетных магнитофонов, в дом де Джонга ворвалась чудовищной силы и громкости ритуальная музыка. О-бон. Святотатство и мерзость. На кладбище загорелись огни. Не маленькие и мирные, но огромные и опасные. По-видимому, их разожгли пьяные негодяи, заполнившие в последнее время улицы Йокогамы. За две недели фестиваля Бон люди просто одичали. А ведь впереди еще две недели празднеств! Местные жители, иностранцы и туристы жгли светильники и напивались до чертиков. Просто светопреставление какое-то.

Фестиваль О-бон стал оправданием свинского поведения. Каждую ночь сотни танцующих заполняли улицы, храмы, паркинги. Они собирались на любой площадке, на которой можно было установить барабан, отбивавший ритм. Разодетые в праздничные летние кимоно, люди пели, смеялись и ели жареную кукурузу, запивая ее сакэ, и размахивали всевозможными светильниками и бумажными фонариками. Ну, хорошо, пусть они танцуют и веселятся где-нибудь там, в городе, но они норовят забраться на холм, где стоит дом гайджина — да не только на холм, но и на кладбище, которое выходит на задний двор его владения.

149